ИЗМЕНЯЕМОЕ НАЗВАНИЕ
Ольга Богомолова, научный сотрудник музея, рассказала гостям о том, что предшествовало созданию музея. 20-летняя коллекция Натальи Ополевой, генерального директора музея, некогда началась с одной, обратившей на себя внимание Ополевой, работы Зверева. Это был портрет Полины Лобачевской. И это был знак! Полина Ивановна – арт-директор музея, куратор всех выставочных проектов, которые проходят в музее и на сторонних площадках в России и за рубежом. Лобачевская была дружна с художником. Он написал множество ее портретов, один – в золотом фонде в Третьяковской галерее. Ни у Опалевой, ни у Лобачевской прежде не было опыта создания музея, но было большое желание сделать постоянную экспозицию выдающихся произведений Анатолия Зверева. Музей задумывался ярким, современным, вовсе не музеем-квартирой, тем более, что дома у Зверева практически не было. Музею AZ шесть лет, коллекция пополняется работами художников его времени, представителей «второго» русского авангарда и современных художников. Наследие Зверева и творцов его круга тасуется, демонстрируется в серии выставок, в ряде выставочных проектов. У каждой экспозиции своя тема, идея, драматургия, сценография. Каждый раз коллекция предстает под новым углом. И каждый раз в музее-трансформере меняется все: свет, планировка, расположение экранов. И таким образом разрушаются все стереотипы о художественных музеях как о скучном пространстве. Так разрушал все стереотипы сам Анатолий Зверев, невольно ставший символом свободного «неофициального искусства». Он был свободен от условностей, социальных в том числе. Он мыслил свободно. Был человеком асоциальным, бытовал по квартирам своих друзей. Приходя требовал кисти-краски, а если их не было, в ход шли любые подручные предметы, обладающие цветом, фактурой – свеклу, кофе, воду из-под акварельных красок…В дело шли бумага, картон, холст, тряпки, деревяшки. Он мог рисовать и красками, и зубной пастой, и окурками. Он работал без усилий и творческих мук – по пять шедевров за час. И в благодарность за ночлег и еду оставлял хозяевам квартир десятки своих работ. Скитался, а его работы при жизни выставлялись на Западе. Абсолютно неустроенная по обычным понятиям жизнь, а в картинах – свет, радость, легкость. Вроде незамысловатые, но такой дают эмоциональный заряд! Естественно, возникает вопрос – учился ли Зверев своему мастерству? Формально нет. Его рукой водил гений. С одной стороны, его называют самоучкой, он окончил только ремесленное училище по специальности «маляр-альфрейщик». Учителем рисования у него был художник Николай Синицин, знакомый с Остроумовой-Лебедевой. С другой – вся его жизнь, которой тоже водил кто-то свыше, проходила в чужих домах, часто – носителей культуры эпохи Серебряного века, с подлинниками на стенах, альбомами и множеством книг на полках; домах, где говорили об искусстве. Его жизнь – цепочка знакомств с хореографами, композиторами, коллекционерами. Творчески плодотворно оказалось знакомство с вдовой поэта Асеева, ставшей его музой. Зверев иллюстрировал «Дон Кихота» Сервантеса, сказки Андерсена, «Мертвые души» Гоголя. По воспоминаниям Асеевой – он читал. Его пускали в Третьяковку, в Пушкинский музей. Ему легко было переварить увиденное во что-то свое. Он ничего не заимствовал, не копировал, как делают все начинающие. Даже его автопортрет в шапке-ушанке – подражание Ван-Гогу – абсолютно самостоятелен. При этом в его работах можно увидеть бесконечные диалоги с художниками мирового уровня, с современниками. Он обладал феноменальным даром аккумулировать все теории и практики мировой живописи и графики. Проходил по ним мгновенно, никогда нигде надолго не останавливался. Не знал художественных рамок, границ. Переплетения жизни Зверева были его школой. Разумеется, шел и обратный процесс. Игорь Маркевич дирижер, друг Дягилева, как-то закрыл Зверева в номере гостиницы Метрополь, оставив краски, еду. А потом вывез сделанные им работы. первым сделал выставку в его работ в Париже. Его наследие грандиозно, оно исчисляется десятками тысяч работ, рассеянных по всему миру... Выставка «Лики Лица Морды» не велика, но значительна. Поскольку является не демонстрацией картин, а попыткой понять, а для кого-то вернуться в XX век и посмотреть на него глазами нонконформистов, глазами Дмитрия Краснопевцева, Дмитрия Плавинского, Владимира Яковлева, Владимира Янкилевского, Михаила Шемякина, Льва Кропивницкого, Марлена Шпиндлера, Бориса Свешникова, Натальи Нестеровой... В христианской культуре были лики, затем лица. Со временем «и в литературе, и в живописи, да и в нашей повседневной жизни мы с волнением наблюдали, как лица превращались в морды» – констатирует Полина Лобачевская. При входе в музей – эмоциональный цветовой удар – работы современной художницы Натальи Турновой – лицами их не назовешь, главная тема Олега Целкова – персонаж-маска, «Генезис» Леонида Ротаря – вовсе отсутствие физиономии. Это не лики, не лица, не морды, а маски. Встречающая посетителей джазовая переработка Алексея Козлова марша Сергея Прокофьева из оперы «Любовь к трем апельсинам», написанной в жанре итальянской комедии масок, многое объясняет: началась карнавальная кавалькада лиц-масок. Верить можно только тем портретам, на которых почти не видно модели, зато очень хорошо виден художник, считал Оскар Уайльд. Сказать художнику, что портрет похож на изображаемого – невежливо по отношению к творцу. Он не фотограф. Образы, создаваемые современными художниками этого круга, это уже не портреты конкретных людей, а гештальты, витающие в головах самих художников (имеет смысл ознакомиться с их биографиями, с их судьбами), личности своего создателя. Это отпечатки культурного языка эпохи, в которой произведение создавалось. Классический портрет – это совмещение реальных и идеальных черт. 20-й век разрушает это понимание миссии художника. Философ Хосе Ортега-и-Гассет, – цитирует Ольга Богомолова его статью «Дегуманизация искусства», – в 1925 году размышлял о том, что искусство проходит путь дегуманнизации, отхода от живых форм, будь то человеческое лицо или природа. Все больше превалирует видение самого художника. Искусство в XX веке действительно становилось самоценной игрой, оно переставало обслуживать публику, толпу, которая часто новое искусство не принимает, не понимает. Что делать с таким художником? – либо расстрелять его, либо понять. Работы Целкова, Ротаря, Шемякина – и вовсе отход от изображения реального человека. Гассет провидец! На выставке коллективный портрет поколения художников-шестидесятников. И он таков. Зверев был другой . У него даже в самых экспрессивных работах проступают черты человека. Даже множество автопортретов имеют сходства с ним самим. В работах Зверева всегда можно разглядеть реальную модель. Он никогда не рисовал без натуры. Творчеству Зверева посвящена часть выставки на третьем этаже. Это лики. «Родиться можно с лицом. Лик нужно заслужить». В золотистом свечении портреты Полины Лобачевской, Оксаны Асеевой, дочерей коллекционера Георгия Костаки... Здесь же на экранах видеоинсталяция Платона Инфанте, медиахудожника, создавшего эффект работы зверевской кисти: из хаотичных мазков возникают, проступают словно под Фаворским светом лики, портреты. Здесь возникало первое, импульсивное желание – сфотографироваться. А потом – успокоиться, остаться, тихонько посидеть с ощущением прикосновения к чему-то безусловно гениальному. После экскурсии – традиционный легкий клубный ужин, в ресторане «Boston seafood&bar». Парад дальневосточных и заморских рыб и морепродуктов. Татаки из тунца, осьминог, морские ежи, гребенчатые креветки, фирменные «бостонские» салаты, мидии в сливочно-сырном соусе... и т.д. Все это картинно, живописно располагалось на столе, притягивало внимание, но ничуть не мешало беседе. Конечно же, о выставке. Впрочем, не каждый стремился источать дифирамбы увиденному, кому-то тема «нонконформизма и дегуманизации искусства» была не совсем близка. Зато особую выставочную атмосферу, новые впечатления, выход за границы воображения и мироощущения оценили все. Текст: Виктория Чеботарева Фото участников встречи 
|
